Тут привыкнуть надо, душой зачерстветь, и не такие бойцы, как Евгения, а здоровенные мужики тяжко и мучительно страдали, пока на новый лад перекраивалась их совесть.
Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет.
А зори-то здесь тихие-тихие, только сегодня разглядел… И чисты-чистые, как слёзы…
Человек в опасности либо совсем ничего не соображает, либо сразу за двоих.
Эх, бабы, бабы, несчастный вы народ! Мужикам война эта — как зайцу курево, а уж вам-то…
А что до трусости, так её не было. Трусость, девчата, во втором бою только видно. А это растерянность просто. От неопытности.
А в голос всё-таки не читай: вечером воздух сырой, плотный тут, а зори здесь тихие… и потому слышно аж на пять вёрст…
Вон, у Бричкиной такая же конституция, как у нас у всех. А все при всем. Есть на что приятно поглядеть.
Гражданское население мне не подчинено, сами говорили, а от них все зло.
После споём, Лизавета. Вот выполним боевое задание и споём. Обязательно споём.
— Болит?
— Здесь у меня болит. Здесь свербит, Рита. Так свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток фрицев?
— Ну зачем так… Всё же понятно, война…
— Пока война, понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему вам умирать приходилось? Почему я фрицев этих дальше не пустил, почему такое решение принял? Что ответить, когда спросят: что ж это вы, мужики, мам наших от пуль защитить не могли! Что ж, это вы со смертью их оженили, а сами целенькие?
- 1
- 2