Любая война, как это ни цинично, благо для экономики. Вначале к ней готовятся. Ученые наконец-то получают деньги для удовлетворения своего любопытства, изобретают массу вещей, из которых для убийства пригодна лишь часть. Потом заводы и фабрики выпускают оружие, рабочим и инженерам платят за сверхурочный труд, селяне заготавливают продукты, военные проводят учения, журналисты и писатели пишут патриотические тексты, актеры снимают фильмы и ставят спектакли. Все при деле.
Потом начинается война. Солдаты с двух сторон убивают друг друга, рушат дома и фабрики, жгут посевы. Уцелевшие заводы работают круглосуточно, производя все новые и новые боевые машины, амуницию, припасы.
Наконец война каким-то образом заканчивается. Иногда кто-то побеждает, иногда враги заключают перемирие, поступившись частью амбиций и добившись символических успехов. Армии сокращают, выжившие возвращаются домой — и начинают восстанавливать разрушенное, отстраивать города, обрабатывать землю. С работой проблем нет. Если ты выжил — ты уже победил, даже если твоя сторона проиграла. Ты делаешь карьеру, зарабатываешь деньги, женщины согласны для тебя на все — ведь мужчин осталось мало.
Война — это плохо для людей, но хорошо для экономики.
— … один мой друг так говорит. Что закон – это костыли для морали. И что мы разучились думать сердцем, теперь думаем только головой. И еще пытаемся это оправдать, говорим, что сердце думать не может, только чувствовать. А это не так, сердце тоже думает, только по-другому.
– Многие говорят, что сердце умеет только качать кровь…
Со мной бы попроще, а? Я же готов помочь. Пусть всем будет хорошо — и Родине, и Москве-столице, и всему прогрессивному человечеству. Только я тупой от рождения. Пока мне не объяснят, в чем дело, — не понимаю.
И это тоже. Понимаешь, это система, не оставляющая шансов. При любой тирании, любой диктатуре, всегда есть сопротивление со стороны общества. Это от рождения, наверное, закладывается. Пока есть деление мира на внешний – враждебный, и на внутренний – семью, всегда существуют две логики, две модели поведения… Даже три, – не удержался я, – на стыке двух систем возникает личность как таковая, сплав общества и наследственности. Это дает свободу. Но мир, уничтоживший семью как таковую, становится монолитен. Нет конфликта. Нет двойной морали. Нет… нет свободы как таковой, наверное…
Человечество упорно шло к самоуничтожению — ломало существующие и рабочие социальные модели, придумывая взамен немыслимые и нежизнеспособные, создавало всё новые и новые средства массового уничтожения, конфликтовало, воевало, боролось с плохим — развивая и популяризируя его, поддерживало хорошее — давя и дискредитируя. Всё шло вразнос… Но ведь так, наверное, бывает при любом социальном катаклизме. При революциях, крушении и становлении империй, возникновении новых религий, даже при промышленном перевороте. Всегда мир сгорал и рушился, погребая ни в чем не повинных неудачников под своими обломками — а потом вставал из руин и пепла, благообразный и привлекательный. Кого нынче волнует судьба помирающего с голода луддита или язычника, не принявшего христианство? Да никого. Победитель получает всё, в том числе и право переписать историю на свой вкус.
А доверие — всего лишь производное от правды…
Люди врали друг другу веками и тысячелетиями. С тех пор, как научились говорить, а может быть и раньше.
Дети врали родителям «я далеко не уходил», а родители врали детям «у нас всё хорошо». И доверяли друг другу, успокоенные, потому что не правда им была нужна, а спокойствие. Жены врали мужьям — «я люблю только тебя», а мужья врали женам — «ты у меня единственная» — и, успокоенные, садились ужинать. Царьки врали народу, что заботятся о нём, народ врал царькам, что любит их, и все получали свою порцию фальшивого доверия. Производители врали потребителям, врачи врали больным, писатели врали читателям, полководцы врали солдатам. И все как бы доверяли — но доверия и в помине не было.
Когда ты умираешь, то ты этого не чувствуешь, плохо всем вокруг. Примерно то же самое, когда ты тупой.
— Ему виднее? — ехидно спросил я.
— Да.
— А как же свобода? — Я вновь наполнил рюмку. Кажется, она уже была лишней, в голове начинало шуметь. — Свобода?
— Ты говоришь, как Тёмные, — фыркнула девушка.
— Я предпочитаю думать, что это они говорят, как я.
– Вадим! Не валяй дурака! Одно дело – работать на людей… другое дело – на монстров…
– А ты, оказывается, шовинистка, – грустно сказал тот, кого Инна называла Вадимом.
Книги – это важно, – согласился Олег. – И я их очень люблю. Но не несчастные трупы деревьев, расчлененные и спрессованные в сухие маркие листы под названием «бумага». Нет, их мне противно даже взять в руки! Я читаю книги в метро по пути на работу и обратно, со своего КПК. Час утром – и час вечером
— … Знаешь, когда в Россию приезжают из Западной Европы, тоже морщатся: мол, грязно у вас везде. А ведь грязно не оттого, что не убирают! В России почвы другие, больше эрозия земли, в воздухе от этого пыль и она повсюду оседает. Вымыл тротуар с мылом, так в Европе он три дня останется чистым, разве что клочок бумаги ветром принесет. А в России хоть языком вылизывай, пыль через час снова осядет. В Азии пыли еще больше, поэтому и европейцы, и русские говорят: «Грязь, бескультурье, дикость!» Неправда это! Просто местность такая! В Азии если пахнет хорошо – это не грязь. В Азии надо верить не глазам, а носу!
– Любопытно… Никогда не задумывался об этом. Наверное, поэтому на Востоке глаза у людей узкие, зато носы большие?
Все долго вздыхали и высказывали в адрес моего парикмахера нелестные пожелания. Исполнись они — и парикмахеру было бы суждено остаток лет остригать шерсть с плешивых баранов. Причем почему-то в Таджикистане. Видимо, это было самым страшным парикмахерским проклятием…
Траву можно подстригать, а можно вырывать с корнем. Что тебе больше нравится?