Пауло Коэльо. Заир

Мобильник! Я достаю его из кармана, нажимаю кнопку, и он сразу же начинает звонить, и от каждой трели у меня замирает сердце, и на дисплее я читаю имена тех, кому я нужен, но не соединяюсь ни с кем. Господи, хоть бы высветилось «абонент не установлен», и тогда я пойму, что это ты, потому что мой номер знают человек двадцать, не больше, и они клятвенно пообещали никому его не передавать. Нет, не высветилось — всё это номера друзей или коллег.

Допиваю шоколад, смотрю на часы, сознавая, что рановато ещё предаваться приятному ощущению того, что я снова составляю часть человечества. На мгновенье я тешу себя мечтой о том, что Эстер вот сейчас появится в дверях, пройдёт по этим дивным персидским коврам, молча сядет рядом, закурит, устремит взгляд за окно, сожмёт мою руку. Проходит полчаса, полчаса я верю в только что выдуманную мной историю, а потом понимаю, что это — очередная игра воображения.

Крыши Парижа. Светятся окна — семьи собираются за воскресным обедом. Ко мне возвращается ощущение, испытанное не так давно на Елисейских полях — чем прекрасней все вокруг, тем более отверженным я себя ощущаю.

Медицина — это не то, что вы думаете. Если в вашем мире мальчик выйдет купить пять яблок, а домой вернётся только с двумя, вы решите, что три недостающих он съел по дороге. А у нас не так: у нас существует множество иных объяснений — может быть съел, а может быть, его ограбили или на пять яблок денег не хватило, или выронил где-нибудь, или встретил голодного и решил поделиться с ним… Вариантов тысячи…

Заир — это то, о чем сначала думаешь лишь мельком, а потом уже не можешь думать ни о чем другом. У моего Заира есть имя, и имя это — Эстер.

Вселенная указывает нам на наши заблуждения, когда лишает нас самого важного — наших друзей.

Распятие — жесточайшее из казней, изобретённых человечеством. Помнится, ещё Цицерон называл её «отвратительной», ибо перед смертью казнимый на кресте испытывает чудовищные муки. И теперь, когда люди носят крестик на груди, вешают распятие на стенку в спальне, видя в нём только религиозный символ, они забывают, что это — орудие пытки.

Любой и каждый находится под подозрением и круглосуточным наблюдением, даже если и не совершал ничего противозаконного.

«Я ушла». Почему? Стоит ли мне отвечать на этот вопрос? Нет. Ибо в самом вопросе уже скрыта моя неспособность удержать рядом с собой любимую женщину. Стоит ли разыскивать её, чтобы убедить вернуться? Умолять, выклянчивать ещё один шанс для нашего брака? Какая нелепость — уж лучше страдать, как страдал я раньше, когда те, кого я любил, бросали меня. Страдать и зализывать раны. Сколько-то времени я буду неотступно думать об Эстер, буду упиваться горечью, буду раздражать своих друзей тем, что говорить со мной можно только об этом. Я буду пытаться объяснить, оправдать случившееся, буду по минутам вспоминать жизнь, проведённую рядом с нею, а потом приду к выводу, что она поступила со мной жестоко, тогда как я старался изо всех сил.
Появятся другие женщины. На улице в каждой встречной мне будут мерещиться черты Эстер. Я буду страдать днём и ночью, ночью и днём. И так будет продолжаться неделями, месяцами, и займёт, наверно, чуть больше года.
Но вот в одно прекрасное утро я проснусь и поймаю себя на том, что думаю о другом, и пойму — худшее позади.
Рана в сердце, сколь бы тяжкой ни была она, затянется, ко мне вернётся способность постигать красоту жизни. Так бывало раньше, так, я уверен, произойдёт и на этот раз.

Смерть застала его в живых.

Страдаешь — прими страдание, ибо оно не исчезнет потому лишь, что ты делаешь вид, будто его не существует. Радуешься — прими радость, даже если ты боишься, что когда-нибудь она исчезнет.

Я не был в эти мгновения самим собой — и никем другим. И это было прекрасно.

Все дураки должны записать в своё удостоверение личности, что они — дураки. И тогда сразу будет понятно, с кем имеешь дело.