Эта книга была написана много лет назад под влиянием короткого текста Линор Горалик про Ахиллеса и черепаху. Без текста Линор этой книги не было бы, поэтому у нее два автора, достаточно одиноких, чтобы не услышать друг друга, чтобы не быть услышанными никогда.
(…) действие (…) превыше говорения. Если человеку время от времени удаются правильные поступки, пусть себе говорит глупости, это ничего не меняет. Не уменьшается же, скажем, ценность радиоприёмника только потому, что в какой-то момент его настроили на радиостанцию, где поют глупую песню.
Моя внутренняя свинья хочет щастья и пожрать и чтобы ничего за это не было.
Моя внутренняя обезьяна хочет чтобы в стае, и чтобы как все, ну и быть все же доминирующей особью, по мере биологической возможности.
Моя внутренняя крыса хочет всех искусать и обхитрить, и преодолеть все лабиринты, и зажечь все лампочки, чтобы ученым в небесной лаборатории стало ясно: она-самая живучая и крутая, вот.
Но обстоятельства сложились так счастливо, что внутренний мой человек по природе своей злодей каких мало.
Каждый день я отправляю его на охоту. Он режет свинью, стреляет обезьяну и топчет крысу страшным сапогом-говнодавом.
Все эти шустрые зверьки, конечно, оживают по методу птицефеникса. Зато и внутренний злодей всегда при деле, у него в этой некошерной войне свой интерес и свои амбиции. Он думает, он-Чингачгук. Он думает это круто.
А я в этом заповеднике плюшками балуюсь.
Нужно идти туда, куда хочется, а не туда, куда якобы «надо». Идти себе, идти и ничего не бояться.
У тебя все получится, правда.
это вот что такое: это когда ты гонишься, а потом понимаешь, что вот — протяни и схвати рукою, только зачем оно тебе такое? Все, что ты должен взять с этого пепелища — это себя, ставшего только еще страшней и гораздо проще, все, что ты получаешь в награду за эту спешку — это не отпуск с детьми и не пальцем водить по ее ладошке, но глубоко за пазухой черные головешки, горькие, но дающие крепость твоей одежке. Это я все понимаю, — говорит Ахилл, — но пока что у меня подгибаются ноги, сердце выкашливается из груди, пощади, — говорит Ахилл, — пощади, пощади, потому что я практически на пределе, пощади, дай мне день на роздых, день без одышки, пощади, ну пожалуйста, сделай так, чтобы я до тебя хоть пальцем бы дотянулся, ну пожалуйста, просто дай мне знать, что я с тобою не разминулся, не загнулся пока, не сдался, не задохнулся!
Между нами пропасть ни к чему не обязывающей любви — то ли друг к другу, то ли к иным сущестам, то ли к собственному одиночеству.
После такой суровой жизненной школы мне вполне просто живётся. Когда жизнь делает мне очередное завидное предложение, важно лишь понять, как следует вести себя на сей раз: вежливо отбрёхиваться или сразу бежать блевать? А если и то, и другое, то в какой последовательности?
Дети не такие дураки, чтобы верить, будто все всегда повторяется. Это как раз типичная взрослая дурость.
Эта книга посвящается П. А.,
который на мою презрительную реплику: «Да это же избитая истина!» – обычно отвечал: «Некоторые истины нужно забивать насмерть».
Воспоминания — волшебная голубая таблетка от «сегодня».
Жизнь, тем не менее, фантастически прекрасна. Крутится, зараза сладостная.
Книга, перечитанная изменившимся, повзрослевшим человеком — это уже совсем другая история.
«Однажды свинью резали. Меня тогда со двора прогнали, чтобы не смотрел».
Пауза. Добавляет.
«Лучше бы они меня прогнали, когда жизнь свою жили. На такое детям действительно смотреть нельзя».
Бог нужен не затем, чтобы наладить быт, а затем, чтобы быть где-то рядом, когда не только стены персональной башни рухнут к чертям собачьим, но и земля из-под ног, и небо вдребезги и сердце вдрызг.