Да плевать мне на правду. Я счастья хочу.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века — «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Плоть от плоти той легендарной эпохи, он отразил ее ярче и беспристрастнее всех. Эрнест Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его роман «Великий Гэтсби» («первый шаг вперед, сделанный американской литературой со времен Генри Джеймса», по выражению Т. С. Элиота) повлиял на формирование новой мировой литературной традиции и был неоднократно экранизирован, причем последний раз — в 2013 году (постановщик Баз Лурман, в главной роли Леонардо Ди Каприо). А вот другой классический роман мастера, «Прекрасные и проклятые», своего рода испытательный полигон перед «Великим Гэтсби», известен российскому читателю гораздо хуже — впервые переведен был только в самом конце XX века и почти не переиздавался. Это досадное упущение необходимо исправить. Итак, познакомьтесь с новыми героями «ревущих двадцатых» — блистательным Энтони Пэтчем и его прекрасной женой Глорией. Дожидаясь, пока умрет дедушка Энтони, мультимиллионер, и оставит им свое громадное состояние, они прожигают жизнь в Нью-Йорке, ужинают в лучших ресторанах, арендуют самое престижное жилье. Не сразу к ним приходит понимание того, что каждый выбор имеет свою цену — иногда неподъемную…
Автор:
Одних лишь слов недостаточно. Если это всё, что у тебя есть для меня — лучше уходи.
— Я вас утомил?
— Нет, просто разочаровал.
Близость между людьми устанавливается и крепнет следующим образом. Сначала каждый представляет себя в самом выгодном свете, создаёт яркий, законченный портрет, приукрашенный ложью с долей юмора. Потом понадобятся подробности, и создаётся второй, а затем и третий портрет. Очень скоро самые лучшие черты стираются, и сквозь них проступает тщательно скрываемая тайна. Плоскостные проекции картин перемешиваются, окончательно разоблачая нас, и хотя мы продолжаем вносить поправки, продать такой потрет уже нельзя. Приходится тешить себя надеждой, что дурацкий и пустой образ самих себя, который мы предлагаем нашим жёнам, детям и коллегам по бизнесу, люди примут за правду.
… мужья слишком часто — только «мужья», а мне нужен человек, которого я могу любить.
Я ничего не делаю, потому что не могу делать ничего такого, что стоило бы делать.
Очень немногие из людей, разглагольствующих о бесцельности жизни, замечают собственную незначительность.
— А что такое, кстати, джентльмен?
— Человек, который никогда не носит булавок в лацкане пиджака.
— Чепуха! Социальный ранг человека определяется тем, съедает он весь сэндвич или только то, что положено на хлеб.
— Это человек, который предпочтёт первое издание книги последнему выпуску газеты.
— Человек, который никогда не производит впечатления наркомана.
— Американец, который способен осадить английского дворецкого и заставить его думать, что он такой и есть.
— Человек, который происходит из хорошей семьи, получает образование в Йеле, Гарварде или Принстоне, имеет деньги, хорошо танцует, ну и всё такое.
— Наконец-то прекрасное определение! Кардинал Ньюмен не придумал бы лучше.
— Я думаю, нам следует рассмотреть этот вопрос более широко. По-моему, Авраам Линкольн сказал, что джентльмен это тот, кто никому не причиняет боли?
… И слова, более древние, чем Книга бытия, сорвались с ее губ:
— Скотина! — прорыдала она. — Ты скотина! Как я тебя ненавижу! Скотина! О!
Знаешь, бывает два вида чистоты. Вот Дик: он чист, как начищенная кастрюля. А мы с тобой чисты, как ручьи или ветер.
… Я привыкла смотреть на критику как на восхищение, смешанное с завистью.
Классической… можно считать любую пользующуюся успехом книгу, которая будет вызывать интерес следующей эпохи или поколения. Тогда она уже незыблема, как стиль в архитектуре или мебели. Взамен просто модности она приобретает художественную ценность…
Ненавижу людей, которые корчат из себя аристократов, не имея возможности создать хотя бы видимость аристократизма.
Именно на третьем десятке начинает угасать первоначальный жизненный импульс, и воистину простодушен тот, кому в тридцать кажутся значительными и полными смысла те же вещи, что и десять лет назад.
Он никогда не мог взять в толк, почему люди стараются подражать именно тому, кому невозможно подражать.