Через час он проснулся, очень оживленный, взглянул на часы и категорически заявил, что самое время идти танцевать и пить, чтобы забыть все эти чёртовы грузовики.
Обреченная любовь пылкого и взбалмошного юноши к зрелой женщине, измученной равнодушием и изменами любовника, камерный танец двух пар на долгом и порою грустном пути в вечность — такая простая и такая сильная классика французской литературы XX века в исполнении Франсуазы Саган.
Автор:
Мало того, что он меня мучит, ему, видите ли, нужно ещё скорбеть о том, что я мучусь!
Лучше иметь основательную причину для несчастья, чем ничтожную для счастья.
Все женщины на один лад: они всего требуют, всё отдают, незаметно приучают вас к полному доверию, а затем в один прекрасный день уходят из вашей жизни по самому ничтожному поводу.
Любить — это ещё не всё, нужно ещё быть любимым.
Мерзки эти воскресные дни одиноких женщин: книга, которую читаешь в постели, всячески стараясь затянуть чтение, переполненные кинотеатры, возможно, коктейль или обед в чьей-нибудь компании; а дома по возвращении — неубранная постель и такое ощущение, будто с утра не было прожито ещё ни одной минуты.
До чего же непонятливы эти мужчины. «Я так доверяю тебе»… Так доверяю, что могу изменить, оставить тебя одну и не допустить и мысли о том, что ты можешь поступить так же. Просто замечательно!
А вас, вас я обвиняю в том, что вы не выполнили свой человеческий долг. Перед лицом этого мертвеца я обвиняю вас в том, что вы позволили любви пройти мимо, пренебрегли прямой обязанностью каждого живого существа быть счастливым, избрали путь уверток и смирились. Вы заслуживаете смертного приговора; приговариваю вас к одиночеству.
— Вы играете…
Он разжал пальцы, вид у него был усталый.
— Верно, играю, — согласился он. — С вами играл молодого, блестящего адвоката, играл воздыхателя, играл балованное дитя — словом, один бог знает что. Но когда я вас узнал, все мои роли — для вас. Разве, по-вашему, это не любовь?
Но чего ждать? Ждать, пока эта женщина поймёт, что любит самого заурядного хама; но как раз такие-то вещи понимают медленнее всего на свете.
Временами ему сильно хотелось довести шефа до белого каления, да мешала лень.
— Простите, пожалуйста, — проговорил Симон. — Вот странно: я с самого утра всё время извиняюсь. Знаете, я думаю, что я просто ничтожество.
Вернулся Роже с тремя стаканами и, услышав последние слова Симона, буркнул себе под нос, что рано или поздно каждый убеждается в своём ничтожестве.
Жестокость ее была как бы изнанкой грусти, нелепой потребностью отомстить тому, кто ничем этого не заслужил.
Странно, но именно его красота вредила ему в её глазах. Она находила его слишком красивым. Слишком красивым, чтобы быть искренним.