Феликс Кривин - цитаты из книг автора

Ревность.

От измены ревность не спасает:
Ревность – это глупый пёс, который
Своего хозяина кусает
И свободно пропускает вора.

Зависть.

Ступает важно по двору Осёл:
Осёл хомут сегодня приобрёл!
Баран завидует приятеля сноровке:
Везёт же дуракам на разные обновки!

В курятнике.

«Наседки, у меня серьёзная натура,
И нечего впустую строить куры.
В работе нашей главное – степенность,
Всё остальное – вздор и чепуха!..»
Так говорил Цыплёнок-вылупленец,
Назначенный на должность петуха.

Собачья философия.

«Эх, дни тяжёлые настали, –
Печально сетует Барбос. –
Всю жизнь мечтал поймать свой хвост –
Не поняли, не поддержали…»
Барбос на мир взирает косо,
Брюзжит о том, что жизнь пуста…
Мировоззрение Барбоса
Зависит от длины хвоста.

Научная карьера.

В учёбе Мерин
Был весьма умерен,
Имел он робкую,
Ленивую натуру,
Но, думая о будущей карьере,
Решил он поступить
В аспирантуру.
И он прошёл,
Сдавая наудачу,
Десятки жеребцов
Собою заслоня:
Его родная тётя Кляча
Была женой профессора Коня.
Она не допустила,
Чтобы Мерин
Был для науки
Навсегда потерян…
И вот учёный Мерин –
Кандидат,
Специалист по племенному делу.
Он помнит сотни,
Тысячи цитат
И даже их использует умело.
Теорию он знает
До конца,
И только практика
Его слегка тревожит…
Из мерина не выйдет жеребца,
И вряд ли здесь протекция поможет.

Знаменитость.

Не только на своей опушке
Известен был Медведь-тяжеловес, –
Гремела слава на весь лес,
Что он дубы ломает, как игрушки.
Короче говоря, прославился Медведь.
Чего бы, кажется, ему ещё хотеть?
Но Миша о другом хлопочет:
Он на опушке жить не хочет.
«Я должен в центре жить!
Я слишком знаменит!
Я не какая-то бездарная лягушка!
Провинциальный быт
Меня томит!
Опушка не по мне! Я перерос опушку!»
Причину уважительной нашли,
Медведя в центр перевели.
Где будет жить Медведь – мне, право, всё равно.
Но плохо, что у нас уж так заведено:
Смоленский житель или псковский
Чуть знаменитым стал – в столицу поскорей.
И даже курский соловей
Давным-давно не курский, а московский.

Авторитетный Переплёт.

Нередко, истине во вред,
Готовы мы в любой поверить бред,
Когда исходит он из уст авторитета…
Балансовый Отчёт
Подшили в переплёт
От сборника стихов известного поэта.
И вот,
Не ведая забот,
Прославился Балансовый Отчёт,
В цитатах и эпиграфах размножен.
И хоть давно истёрся переплёт,
Балансовый Отчёт
По-прежнему живёт
И даже, говорят, на музыку положен.

Ширма.

Ширму выставляют напоказ,
И её, конечно, это радует.
Не случайно ширма всякий раз
От восторга просто на пол падает.
Выставляют ширму напоказ,
Но напрасно так она встревожена:
Ведь она здесь – для отвода глаз
От того, что видеть не положено.

Веник.

Слоем грязи пол зарос –
Не видать ступенек. –
«Эх, купить бы пылесос! –
Размечтался веник. –
Я стоял бы здесь в углу
И давал советы:
Там соринка на полу,
Здесь – соринки нету.
Я ведь – нечего скрывать! –
На работу падок…
Пылесос бы мне достать,
Я б навёл порядок!»

Кошёлка и Кошелёк.

Живут кошёлка с кошельком,
Как голубок с голубкою.
С утра идут они рядком
На рынок за покупками.
(Походят по базару,
Присмотрятся к товару.
Почём редис,
Почём арбуз,
Узнают по пути.
Кошёлка набирает груз,
А кошелёк – плати:
И за томат,
И за чеснок,
И за отрезы шёлка…
Когда ж пустует кошелёк,
Пустует и кошёлка.

Заводская труба.

Заводская труба
Неуклюжа, груба
И совсем некрасива на вид,
Но она без красот
Достаёт до высот
И не даром небо коптит.

Лопата.

Лопата угловата
И тяжела для рук,
Но всё-таки лопата
Надёжный, верный друг.
Хоть ей пласты иные
Даются нелегко,
Она в дела земные
Вникает глубоко.

Градусник.

Ох, этот градусник,
Стеклянный паренёк,
Отзывчивая,
Чуткая натура!
В квартире кто-то
Сляжет на денёк –
А у него уже
Температура.

Старушка подошла к костру, на котором сгорал Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.
— О, святая простота! — воскликнул Ян Гус.
Старушка была растрогана.
— Спасибо на добром слове, — сказала она и сунула в костёр ещё вязанку.
Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:
— Что ж ты молчишь? Почему не скажешь: «О святая простота»?
Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка. Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.

Мы жили на стадионе в десятом ряду, места были хорошие, хотя и не такие удобные, как в отдельной квартире. Стадион был перенаселен, о чем он мог лишь мечтать в свое футбольное время, но сейчас время было не футбольное, а военное. Уже три месяца шла война.
Нас поселили на стадионе, потому что другого места для нас не нашлось. Нас было намного больше, чем в мирное время болельщиков. Мы не были болельщиками. Мы просто жили на стадионе.
Нас было море. Огромное море людей, разноцветное поле, на котором особенно ярко цвели белые тюльпаны: это матери кормили своих детей.
Когда стены не разделяют соседей, жизнь их оказывается простой и непринужденной, и ей нисколько не мешает присутствие окружающих. Здесь были все свои и даже, как близкие родственники, назывались все одинаково: эвакуированные.
Отсюда, со стадиона, нам предстоял один путь — на санобработку, а после санобработки путей становилось великое множество: каждый мог ехать куда угодно. Куда был транспорт, а в транспорте было место, или места не было, но можно было ехать без места. Если, конечно, прошел санобработку. Санобработка, теперь уже забытый процесс, был одним из главных в жизни эвакуированного.
(Через много лет, уже совсем в другом времени, восьмилетний мальчик будет рассказывать, что в школе проверяли, нет ли у них в голове мух. Нет, блох, — поправится он, услышав смех взрослых — тех, которые там, на стадионе, были детьми и знали, что такое санобработка).
По соседству с нами толстая старуха вязала что-то очень большое, начатое, как видно, еще до войны, а может быть, и до революции. Вязание успокаивает, и его тогда требовалось очень много. Такие были времена.
Над нами, в одиннадцатом ряду, жил глухой старик со своей внучкой, взрослой девочкой, может быть, из девятого класса. Девочка все время пыталась что-то сказать старику, но он слышал только младенца из пятого ряда. Этот младенец категорически игнорировал адресованную ему грудь и получал удовольствие лишь от собственного истеричного крика.
Видя, что старик все равно не слышит девочку, с ней заговорил мальчик из двенадцатого ряда. Он был тоже взрослый, может быть, из девятого класса, и ему, конечно, хотелось поговорить с такой же, как и он, взрослой девочкой.
Мы продолжали свою мирную жизнь в мирном городе Сталинграде. Сталинград еще не знал, что ему предстоит в недалеком будущем, он был как необстрелянный солдат, хотя было у него боевое прошлое. Но что было это его прошлое по сравнению с тем, что ему предстояло!