Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей.
Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно… Нет, господа, умирать надо честно!..
Дебоширить хочется!
О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие, непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».
– А все-таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра-то, золота сколько бы на монетный двор поступило!
– Да зачем упразднять? – сказал Иван.
– А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.
– Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом… упразднят.
Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм!
Кто от родной земли отказался, тот и от бога своего отказался.
Есть целый слой писателей, чрезвычайно любящих приписываться печатно в дружбу к великим, но умершим писателям.
Что подвинуло вас доносить?
— Единственно из приятного любопытства и… из услужливости благородной души.
Если и будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется гораздо менее странным.
Князь вовсе не «дурачок» и никогда таким не был, а насчет значения, — то ведь еще бог знает в чем будет полагаться, чрез несколько лет, значение порядочного человека у нас в России: в прежних ли обязательных успехах по службе или в чем другом?
Это был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего упоения все-таки подозревают про себя, что ведь им не верят, да и не могут поверить.
Пусть бы выдумал это сочинитель, — знатоки народной жизни и критики тотчас крикнули бы, что это невероятно; а прочти в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности.
Он сверлит мою душу и сердце! Он хочет, чтоб я атеизму поверил!
Раздавленный обстоятельствами, он совсем упал духом и действительно принес князю деньги, брошенные ему тогда сумасшедшею женщиной, которой принес их тоже сумасшедший человек. В этом возвращении денег он потом тысячу раз раскаивался, хотя и непрестанно этим тщеславился.